Хроника собачьей жизни
Посвящается Дусе. "С правом на надежду".
Как все начиналось? И когда? Уже точно не вспомню. Забавный парадокс - я ведь боюсь собак, и прежде всегда обходила их стороной, но вдруг случилось так, что именно к ним стало тянуть меня с непреодолимой силой. Один мой добрый друг сказал: "мне вообще с животными легче, чем с людьми." А я подумала про себя: "Пожалуй, и мне легче." Позже к "легче" добавилось еще нечто. Нечто заключалось в том, что у собак, с которыми мне довелось встретиться, все было подлиннее, значительнее и честнее (мне так казалось, быть может). Я видела, как они живут - лежат на солнышке, едят, заступаются друг за друга, любят, боятся и радуются - и все это было не то что бы сравнимо с человеческими отношениями, это было порой несравнимо! Что-то абсолютное и вечное обнимало их собачью жизнь, а синий свод опирался на старые каштаны, растущие на Кленовой аллее. Я действительно привязалась к этой стае бездомных собак. Мой другой хороший друг, наблюдая за этим, говорил: "Если бы у тебя было четыре ребенка, ты бы не ходила ухаживать за тремя собаками."
Ранним утром они лежали на траве, отдыхали. Теплый струящийся солнечный свет убаюкивал их, и они нежились, купаясь в волнах дремы. Дуся доверчиво положила морду на спину сэру Кенту, чуть в стороне от влюбленной пары лежала Лапа, к ней прижимался маленький Рыжик, рядом - Черныш. Дуся стала просыпаться, поглядывать на прохожих, Кент еще сладко посапывал. Дуся увидела, что кто-то остановился. "Тревога, опасность? Надо будить своих?" - подумала она. "Но нет, вроде бы человек не приближается. Может быть, покормит? - Нет, ничего не дает. Ну, да ладно. Зачем только так долго стоять?"
Закружился день - хороший, благоприятный для них - теплый и солнечный. Приходила добрый человек, тетя Тамара и кормила их. Это именно она назвала Дусю Дусей. Как всегда Дуся ела последней, она направилась к миске только после того, как сэр Кент подошел и облизнул ей нос. Так уж повелось. Она была самой младшей и всем уступала очередь. Спала она не в конурке, а на картонке, что, впрочем, пока было совсем не плохо. Днем она любила побегать, поизучать окрестности, а потом покувыркаться с Рыжиком.
Иногда подходил сэр Кент и начинал лизать ей нос, морду, потом они катались по траве и радовались. Хотя Дусе исполнился только год, она уже научилась бояться. Особенно боялась она, когда на них нападали на Манежной площади. Кто-то из семьи исчез. А потом они перекочевали сюда. Дуся часто пугалась и прижимала хвост, пятясь от людей, но, несмотря ни на что она была счастлива здесь, на Кленовой аллее, рядом с несчастливцем Замком.
Не знаю, запомнила ли меня тогда Дуся? Наверное, нет, это ей совсем было незачем. Я тогда даже не догадывалась, что ею зовут Дусей и что у нее уже своя сложившаяся биография. Я просто была поражена - эта лежащая парочка источала столько любви, нежности... Я не могла вздохнуть и отвести взгляд. Это было настоящее, то, что нельзя пропустить, то, что придает смысл всей этой беготне, суете, мелким чувствам и пустяковым заботам. Потом я видела их еще раз и жалела (чего скрывать), что нет с собой фотоаппарата.
А потом выпал снег. Стало заметно холоднее. Дусе уже, очевидно, не было так уютно на картонке. Она дрожала и не могла согреться. Еда в мисках застывала. Позже у нее появились щенки. Она родила их под Русским музеем в 30-градусный мороз, добрый человек, тетя Тамара, лежала рядом, и от нее единственной шло тепло. Щенки все равно замерзли, но Дуся выжила. Вернулась на Кленовую аллею, наверное, печалилась - не знаю. Потом пропал их друг Большой Пес, который, бывало, часто навещал их. Их стали гонять и обижать. Мороз все не сдавался. Но сэр Кент облизывал ее так же нежно и всегда проверял, досталось ли ей что-нибудь из еды. Впрочем все это я узнала гораздо позднее. Тогда я жила обычной человечьей жизнью, и не различала -Дуся или Лапа мне встретились по пути на работу. А что случилось с Большим Псом Димкой (тетя Тамара знала их поименно) мне довелось узнать.
Это произошло 12 или 13 декабря. Я шла по Фонтанке, оглядывалась на свой родной мостик, снятый мной уже раз сто, привыкала к зиме и ...вдруг...
Пес лежал на обочине - большой и застывший. Его нельзя было не заметить или обойти стороной. Он возникал как сфинкс на пути, и его немой вопрос - загадка переворачивала всю душу. Ответа не было. Все, что я смогла исторгнуть из себя в те дни наваждения, когда, идя на работу, разговаривая с друзьями, ужиная и даже смеясь, я не переставала думать о нем, большом, потерявшем жизнь - это были лишь смешные наивные слова:
У Фонтанки, у моста, ночь одна прошла.
Там вчера была собака, а сегодня она плакать перестала...
И совсем уж детские:
А душа ее вскочила на салазки...
Я всерьез думаю, что в мире что-то не так, если погибла та собака. Мой мир покачнулся и его понесло ...прочь с орбиты.
Я много дней ходила мимо собаки-сфинкса, одна и вдвоем. Рука моя сжималась, а ум не находил разгадки. И вроде бы я понимаю - мы все не умрем. Но, Боже мой, как я чувствую жизнь - ее дыхание, ритм, цвет, возможности, рост, цветение, красоту... Жизнь красива. А эти застывшие прямые лапы не могут больше подняться.
Я не могу представить красоту Не-Жизни.
Я вообще очень люблю животных - собак и кошек, птичек, плюшевого Мурзика, даже судьба бедных голодных иракских львов в разбомбленном Багдаде мне не безразлична. Хотя, если задуматься, например, там, в Багдаде и люди погибли... Всех не пожалеешь, не перечислишь даже имена. Но животных я отмечаю как-то особенно. Мы сами выбираем свой путь, это мы ответственны за свои решения - войну, засилье денег, пустоту и никчемность. Та же собака хотела жить. Мне хотелось написать: "просто хотела", а потом я задумалась, какое это непростое желание.
Вот-вот Америка должна была начать войну с Ираком. Объявили, что сразу после дня всех влюбленных, потом дату перенесли. Война все равно началась.
Был вторник, я возвращалась из Публички, что на Московском проспекте. В этот раз мне не удалось найти и двух строчек о Фальке в Париже (три было бы просто удачей!). Читала про Гончарову и Ларионова, про их небольшую квартиру, в которой всегда царил беспорядок и можно было найти бесценные листы, о том, что единственным из недвижимости, приобретенным ими во Франции, стало место на кладбище. Мне они всегда представлялись образцовой парой, и я восхищалась, как же смогли они, будучи художниками, сильными и непохожими, прожить вместе и не разругаться, не начать оспаривать пальму первенства. А сейчас вдруг задумалась о другом - за долгие годы вместе так и не появилось у них ребенка, всплыли слова Гончаровой из дневника о том, что Миша (Ларионов) давно не заходил, и ей неуютно в одиночестве. Перед глазами возникла фотография Гончаровой - волевое лицо, но старое, сухое...
Уже стемнело. Я подходила к Замку, посмотрела в черноту Кленовой аллеи и... увидела собак. Они жались к стене дома, их маленькие домики разворотили и заложили хозяйственными тюками. Кто-то прятался в картонной коробке. Рабочие, красившие здание днем, ушли, и собаки вновь собрались здесь. И вдруг я испытала, почти физически, своей кожей, всем своим телом их пронзительную, вопиющую бесприютность, испуг и одиночество. Обхватить бы их каким-нибудь волшебным покровом и сотворить чудо, так чтоб им стало тепло и уютно здесь на Земле. Я ринулась в магазин, купила сардельки, поднялось домой, чтоб их почистить, а потом пошла к собакам. Они вышли из-за темного крыльца, выскочила из коробки и тут же отпрянула в сторону собака, оказавшаяся , как я узнала через несколько дней, Дусей. Я давала им сардельки, а они ели, и не знаю, кому больше это надо было - им или мне.
С того дня я начала регулярно навещать их и носить еду. На работе мне стали сообщать, видели или нет моих "подопечных", а начальник спросил: "Маша, это Вы из-за принципиальных соображений, или в секте состоите?" Я лишь промямлила, что просто надо спешить делать добро, вот и все.
В следующий раз я шла к ним со сваренным сердцем с геркулесовой кашей. Подхожу - а собак нет, лишь рабочие красят стену дома. Я робко спросила одного: - А собаки убежали?
- Да, - буркнул он в ответ.
В растерянности, с ведром из-под майонеза, где лежала еда, я повернулась, чтобы уходить. Но тут вдруг увидела женщину в потрепанной одежде, с морщинистым, улыбающимся лицом. - Вы собачек пришли покормить?
- Да, - обрадовалась я - только тут их нет.
- Да, они убежали, боятся рабочих, вот только сейчас хромоножку видела... И она стала называть их по именам, оживленно рассказывать о их судьбе.
- Спасибо Вам, что кормите... Нас тут несколько человек, но не согласованно мы действуем, а у меня ноги болят, я каждый день с Московского проспекта езжу. Это мой крест.
Эта женщина оказалась той самой доброй тетей Тамарой, помогающей собакам уже несколько лет. Я немного опешила от ее словоохотливости, да и волновалась, что опаздываю на работу. Однако прерывать ее рассказ не хотелось, радовало, что кто-то уже давно опекает собак. Когда она сказала: "Ну, ладно, до свидания", я задала ей вопрос, волновавший меня с самого начала:
- А как Вы думаете, из-за празднования 300-летия Петербурга собак не прогонят?
- Да, нет, они тут не мешают. Это сейчас дом реставрируют...
На том и распрощались. Вскоре я тоже стала различать собак и особенно покорила меня Дуся - высокая, стройная, светло-рыжая, с вытянутой мордой, видимо унаследованной от дальнего предка овчарки, ушками на макушке и удивительно красивыми доверчивыми глазами.
Вот так и ходила я - одна и не одна - выглядывала собак и мою Дусю на Кленовой аллее. Моя маленькая племяшка долго не могла понять, почему именно я их кормлю. Она говорила: "Так неправильно. Они сами должны искать еду." А я, как могла, объясняла, что им некого просить и что был некий первый-препервый человек, быть может, друг Адама, кто и бросил первую-препервую собаку, и эти мои знакомые - Дуся, сэр Кент, Рыжик, Лапа и Черныш - все они произошли от той далекой родственницы. Племяшка пыталась сопоставить новую информацию со своими представлениями - мама кормит Шера, она кормит кролика, и, приехав к нам на выходные, несмотря на усталость и начавшуюся любимую передачу про чудаков, поедающих червячков, отправилась вместе со мной кормить собак - я с большим бидоном, она с маленьким ведерком. Я начала звать собак. Стася внимательно прислушивалась, потом стала повторять их имена, и плохо слыша, кричала с неправильным ударением: "Черныш!" Спросила у меня разрешение Дусю называть Дуськой, я разрешила. Тогда она звонко, удивляя прохожих, стала кричать: "Дуська! Дуська!"
Собаки собрались, но ждали, когда я отойду, и лишь после этого подошли к миске. Сначала самая старшая - Лапа, другие стояли на страже, затем остальные и Дуся - последней. Мне всегда хотелось, чтобы Дуся взяла еду именно от меня, но это редко случалось.
Шли дни, их отсчитывал в убывающей последовательности счетчик на Малой Садовой. Я познакомилась с теми, кто подкармливает собак. Обсуждали, что, может быть, лучше собак определить в приют для животных. Я пыталась узнать, сколько это стоит и где находятся подобные приюты. Тамара сообщила, что Лапа беременна и скоро должна уже родить. Я стала следить, чтобы Лапа поела и радовалась, когда она уверенно вытаскивала из миски кусок сердца, а как бегал и ел Черныш - не обращала внимание. Теперь я стала навещать собак по несколько раз на дню - до работы, во время работы, по пути в главное здание, после работы и вечером. Возвращаясь по средам с "Ветеранов", специально делала пересадку на "Технологическом", чтобы выйти на Невском проспекте и пройти мимо собак. Дома каждый день, наверное, надоедая изрядно, сообщала сводку последних собачьих новостей. В одну из сред вечером я увидела только троих - сэра Кента, Рыжика и Дусю. Они встречали меня, хотели есть. По пути к ним я купила сосиски, и теперь стояла и стержнем от ручки пыталась очистить их от обертки. Пока я кидала им еду, вдруг услышала какой-то слабый писк, доносившийся из конурок. Я наклонилась и заглянула туда, а там ... - там шевелилось что-то живое и откуда-то издалека вспыхивал свет Лапиных глаз, а рядом в соседнем отделении, сливаясь с чернотой, с пищащими щенками по бокам, лежал черный Черныш, оказавшийся собакой-мамой. И сейчас всплывает он у меня перед глазами -смешной, бегущий по аллее с косточкой в зубах и почему-то все равно называю я ее Черныш. Я долго стояла там, рядом с ними. Просто стояла. По-моему, даже ни о чем не думала. Просто была рядом...
Иногда погружаешься во что-то одно, зришь в точку, а жизнь устроена по законам шара. Весь твой мир концентрируется вокруг одной страсти, и, очевидно, мир сужается... Другие люди странно смотрят на тебя, а ты в свою очередь дуешься на них за их непонимание. Наверное, тогда меня сложно было представить без этих собак, вне их. Один мой знакомый написал, что у него умер друг, а я в ответ - очень сочувствую, понимаю, и у меня такая беда, с собаками. Он не понял, и, наверное, справедливо, восклицал: "У меня друг умер, а ты тут о каких-то бездомных собаках!"
Следующий день встретил меня объявлением о грядущем празднике Центрального района в ближайшую субботу. Казалось, это не имеет ко мне никакого отношения. Но, выяснилось, имеет... На работе я пыталась понять, какую же давать информацию для посетителей музея в связи с этим треклятым Днем района. Главный вопрос заключался в том, будет ли вход в музей бесплатным. Мнения разошлись - район считал, что да, а администрация музея - нет. В такой ситуации моя деятельность сводилась лишь к роли наблюдателя, принимающего все, как оно есть. Наблюдению мешала какая-то зудящая суета, так что день прошел все равно бестолково. Я не зашла проведать собак. "Кого жалеть, ведь каждый в мире странник"... Действительно, глупо. Но я не могу не грустить. Наверное, это пройдет, со временем...
Назавтра с ведром еды спешила к собакам сквозь густые тени от каштанов на Кленовой аллее. Солнце слепило глаза, и все было как обычно - и каштаны, и машины, и неподвижный Петр, и каркающие вороны, и люди - все, кроме одного - их не было, не было Лапы, Черныша, Хромоного Кента, Дуси и Рыжика... Будок тоже не было. Осталась лишь пустая миска. Я перескакивала с газона на газон, надеясь отыскать собак или встретить тетю Тамару. Потом вернулась на место разорения - вычищенный осиротевший садик без конурок, дом, готовый принять богатого иностранца. Я вышла опять на аллею и вдруг промелькнули Дуся, сэр Кент, Рыжик. Я стала их звать - они шарахались от меня, кормить - убегали, им было не до этого - мясо их больше не интересовало. А я как дура бегала за ними с миской, не зная, что делать. Вороны пикировали и хватали куски мяса, приготовленного мною для собак.
Потом все закружилось перед глазами, мне показалось - падаю. Я остановилась посредине дороги и стала вглядываться в лица уцелевших собак, пытаясь запомнить их. Какая-то сила заставила меня запечатлеть эти образы и передать их куда-то выше, чем моя голова. Мир разомкнулся... День района состоялся. Прочитавшие объявление могли бесплатно ломиться в музей. Кому-то из администрации города пришло в голову возложить цветы к безучастному Петру у Михайловского замка, поэтому-то и провели "зачистку" территории Кленовой аллеи и уничтожили двух ощевнившихся собак. В праздник Центрального района осиротела собачья семья... Конечно, я должна буду согласиться - есть куда более важные вещи, чем судьба бездомных собак. Но все же, что во мне не унимается, и я опять думаю - в мире что-то не так, когда гибнут живые существа - собаки.
Помню: в те дни я носилась с мыслью о собачьем приюте. Разговаривала с Тамарой и другими людьми, принимающих участие в судьбе собак. Были разные варианты, обсуждали, как их транспортировать, какое снотворное давать, какой приют выбрать, а может быть, кто возьмет их на дачу, но как же их разлучить, горемычных. Ни на что не отважились. Наконец, тетя Тамара сказала:
- Они должны перебраться к своему родильному дому у Михайловского дворца. Правда, они знают, что путь перекрыт забором. Но, - я уверенна, - старый вожак Борис из Мраморного дворца придет и покажет им дорогу.
- А дырку-то в заборе я пропилю, - прибавила она, хитро улыбаясь.
Я не знала, как Борис будет объяснять своим сородичам, как пробраться к стенам Михайловского дворца, но предпочитала не задумываться об этом, лучше просто поверить - решила я. С тех пор мы перезванивались с Тамарой регулярно, сообщали, когда и где видели собак, в каком они состоянии. Я не могла оторваться от них - кормила, стояла и разговаривала, фотографировала...
Однажды в очередной холодный весенний день я увидела Дусю и сэра Кента вдвоем. Дуся оторвалась от любовной игры и вдруг пристально посмотрела на меня. Она смотрела именно на меня, как будто узнала и чего-то ждала, что я скажу что-нибудь, а может быть, покормлю. Позже я снова видела их - Дусю, сэра Кента и Рыжика у злополучного дома с вывеской SALE, где им больше нельзя было оставаться. Дуся встала и опять смотрела на меня и чуть приподнимала лапку - махала? А потом сидела и долго глядела мне вслед, а я все оборачивалась через каждый шаг. Мне было не уйти...
В воскресенье шел дождь. Был тихий задумчивый день, специально предназначенный для меланхолии, один из тех дней, когда печалишься, даже если у тебя все хорошо. Никакого повода, чтобы выходить из дома не было, разве что покормить собачек. Они лежали у стены дома, промокли. В картонные коробки, поставленные для них вместо разломанных конурок, они не решались залезать - боялись. Увидев меня, собаки не испугались и поели в моем присутствии. Им предстояла дождливая ночь, а я пошла домой.
В понедельник их не оказалось на привычном месте. Я ходила по Кленовой аллее, но так и не нашла их. На следующий, библиотечный день я специально завернула к Замку. Но снова - никого. Вечером мы созванивались с Тамарой.
- У нас такая беда, - начала она. - Собачек нет.
- Вы думаете, они погибли? - спросила я.
- Будем ждать... - ответила она, а потом добавила:
- Их травят рано утром. Я видела, когда жила здесь, на Малой Садовой...
Бросают отравленную пищу, а потом забирают в машину...
Среда прошла без изменений. И вдруг, в четверг, в семь утра - звонок. Тамара сообщает: "Собаки живы, надо нести им еду."
Они вернулись. Собаки вернулись! Я так обрадовалась, когда их увидела. Еще вчера казалось, что уже все, конец. Но они пришли опять. Интересно, где они пропадали?
Дуся, как всегда, боязливо озираясь ловит кусочки сардельки, которые я кидаю с безопасного, как ей кажется, расстояния. Кент и Рыжик игнорируют. А я довольна - удалось накормить бедолагу Дусю!
***
С того дня собаки стали исчезать на ночь или на день. Мы все гадали, куда они убегают. Я иногда видела Кента, одиноко сидевшего на прежнем месте. Тамара предположила, что они все-таки перебрались к стенам Русского музея, туда где появлялись на свет. В один из выходных мы отправились во двор Этнографического музея ставить для них новые конурки. На входе нас встретил вахтер:
- А вы куда?
- У нас тут собачки родили. Хотели посмотреть, - затараторила Тамара.
- А эти? - кивнул он на меня и моего друга.
- Это мои помощники!
Нас пропустили на удивление легко, несмотря на то, что из наших рюкзаков торчали ножовки. Конурка получилась в японском стиле с открытой верандой, выходящей правда не на озеро, а на гладь монументального торца Михайловского дворца.
Мы строили эти будки и даже не знали, придут ли сюда собаки. Мы просто очень хотели, чтобы собаки были и чтобы у них был дом. Вокруг делали уборку территории, пугали комиссией, возводили заборы и сетки. А мы закрывали крышу будки полиэтиленом, чтобы она не протекла в дождь.
После этого я встречала собак нерегулярно и часто по одиночке. Внезапно появлялся откуда-то сэр Кент, бывало, я заставала Рыжика, свернувшегося на солнце клубком. А вот Дуси все не было. Однажды я засиделась на скамейке на Кленовой алее. Ждала - вдруг увижу своих. Вдруг появился Кент - не уследила откуда. Он выбежал на середину аллеи на газон и стал кататься, долго, самозабвенно, вытягивая три свои здоровые и одну больную лапу. Потом вскочил и перебежал на другую сторону аллеи, сел и протяжно, наперекор всему, завыл. Он звал. Его вой был таким мощным, что даже стая воробьев застыла на мгновенье в воздухе. Спустя некоторое время он встал и заковылял туда, где раньше стояли будки.
Не так просто мне, человеку, любить того, кто не принимает твою любовь. Или вернее - принимает ее, но как-то объективно - любишь, значит несешь в мир добро, любишь, значит счастлив, а такие сентиментальности, как помахать приветливо хвостиком, или лизнуть, говоря: "Я тоже тебя люблю" - это излишне. Таковы были и мои собаки (вот уже я их и назвала - "мои", словно после этого они станут моими). А они как были, так и будут всегда свободными гордыми бродягами. И на меня они смотрят лишь так - "хочешь - люби, не хочешь - не люби, можешь - корми, не можешь - не корми", и лишь мечтают наверное, о том, чтоб я их убить не хотела. И я принимаю их нет, очевидно, не любовь, а скорее правила игры. Я научилась любить их на расстоянии, каждый раз, когда мелькнет знакомый силуэт, сердце мое замирает.
Через несколько дней, пройдя по пропуску в закрытый на реставрацию Михайловский сад, я вдруг замерла - по дворику Этнографического музея промчалось что-то рыжее и такое родное - это была Дуся. Она бежала к тупику двора, к железному ангару, к торцу Михайловского дворца и ... к конурке в японском стиле...
Ограда, разделявшая парадный Михайловский сад от пока еще непарадного двора Этнографического музея, становилась все выше и мощней.
Впереди были празднования по случаю 300-летия Санкт-Петербурга.
Как все начиналось? И когда? Уже точно не вспомню. Забавный парадокс - я ведь боюсь собак, и прежде всегда обходила их стороной, но вдруг случилось так, что именно к ним стало тянуть меня с непреодолимой силой. Один мой добрый друг сказал: "мне вообще с животными легче, чем с людьми." А я подумала про себя: "Пожалуй, и мне легче." Позже к "легче" добавилось еще нечто. Нечто заключалось в том, что у собак, с которыми мне довелось встретиться, все было подлиннее, значительнее и честнее (мне так казалось, быть может). Я видела, как они живут - лежат на солнышке, едят, заступаются друг за друга, любят, боятся и радуются - и все это было не то что бы сравнимо с человеческими отношениями, это было порой несравнимо! Что-то абсолютное и вечное обнимало их собачью жизнь, а синий свод опирался на старые каштаны, растущие на Кленовой аллее. Я действительно привязалась к этой стае бездомных собак. Мой другой хороший друг, наблюдая за этим, говорил: "Если бы у тебя было четыре ребенка, ты бы не ходила ухаживать за тремя собаками."
Ранним утром они лежали на траве, отдыхали. Теплый струящийся солнечный свет убаюкивал их, и они нежились, купаясь в волнах дремы. Дуся доверчиво положила морду на спину сэру Кенту, чуть в стороне от влюбленной пары лежала Лапа, к ней прижимался маленький Рыжик, рядом - Черныш. Дуся стала просыпаться, поглядывать на прохожих, Кент еще сладко посапывал. Дуся увидела, что кто-то остановился. "Тревога, опасность? Надо будить своих?" - подумала она. "Но нет, вроде бы человек не приближается. Может быть, покормит? - Нет, ничего не дает. Ну, да ладно. Зачем только так долго стоять?"
Закружился день - хороший, благоприятный для них - теплый и солнечный. Приходила добрый человек, тетя Тамара и кормила их. Это именно она назвала Дусю Дусей. Как всегда Дуся ела последней, она направилась к миске только после того, как сэр Кент подошел и облизнул ей нос. Так уж повелось. Она была самой младшей и всем уступала очередь. Спала она не в конурке, а на картонке, что, впрочем, пока было совсем не плохо. Днем она любила побегать, поизучать окрестности, а потом покувыркаться с Рыжиком.
Иногда подходил сэр Кент и начинал лизать ей нос, морду, потом они катались по траве и радовались. Хотя Дусе исполнился только год, она уже научилась бояться. Особенно боялась она, когда на них нападали на Манежной площади. Кто-то из семьи исчез. А потом они перекочевали сюда. Дуся часто пугалась и прижимала хвост, пятясь от людей, но, несмотря ни на что она была счастлива здесь, на Кленовой аллее, рядом с несчастливцем Замком.
Не знаю, запомнила ли меня тогда Дуся? Наверное, нет, это ей совсем было незачем. Я тогда даже не догадывалась, что ею зовут Дусей и что у нее уже своя сложившаяся биография. Я просто была поражена - эта лежащая парочка источала столько любви, нежности... Я не могла вздохнуть и отвести взгляд. Это было настоящее, то, что нельзя пропустить, то, что придает смысл всей этой беготне, суете, мелким чувствам и пустяковым заботам. Потом я видела их еще раз и жалела (чего скрывать), что нет с собой фотоаппарата.
А потом выпал снег. Стало заметно холоднее. Дусе уже, очевидно, не было так уютно на картонке. Она дрожала и не могла согреться. Еда в мисках застывала. Позже у нее появились щенки. Она родила их под Русским музеем в 30-градусный мороз, добрый человек, тетя Тамара, лежала рядом, и от нее единственной шло тепло. Щенки все равно замерзли, но Дуся выжила. Вернулась на Кленовую аллею, наверное, печалилась - не знаю. Потом пропал их друг Большой Пес, который, бывало, часто навещал их. Их стали гонять и обижать. Мороз все не сдавался. Но сэр Кент облизывал ее так же нежно и всегда проверял, досталось ли ей что-нибудь из еды. Впрочем все это я узнала гораздо позднее. Тогда я жила обычной человечьей жизнью, и не различала -Дуся или Лапа мне встретились по пути на работу. А что случилось с Большим Псом Димкой (тетя Тамара знала их поименно) мне довелось узнать.
Это произошло 12 или 13 декабря. Я шла по Фонтанке, оглядывалась на свой родной мостик, снятый мной уже раз сто, привыкала к зиме и ...вдруг...
Пес лежал на обочине - большой и застывший. Его нельзя было не заметить или обойти стороной. Он возникал как сфинкс на пути, и его немой вопрос - загадка переворачивала всю душу. Ответа не было. Все, что я смогла исторгнуть из себя в те дни наваждения, когда, идя на работу, разговаривая с друзьями, ужиная и даже смеясь, я не переставала думать о нем, большом, потерявшем жизнь - это были лишь смешные наивные слова:
У Фонтанки, у моста, ночь одна прошла.
Там вчера была собака, а сегодня она плакать перестала...
И совсем уж детские:
А душа ее вскочила на салазки...
Я всерьез думаю, что в мире что-то не так, если погибла та собака. Мой мир покачнулся и его понесло ...прочь с орбиты.
Я много дней ходила мимо собаки-сфинкса, одна и вдвоем. Рука моя сжималась, а ум не находил разгадки. И вроде бы я понимаю - мы все не умрем. Но, Боже мой, как я чувствую жизнь - ее дыхание, ритм, цвет, возможности, рост, цветение, красоту... Жизнь красива. А эти застывшие прямые лапы не могут больше подняться.
Я не могу представить красоту Не-Жизни.
Я вообще очень люблю животных - собак и кошек, птичек, плюшевого Мурзика, даже судьба бедных голодных иракских львов в разбомбленном Багдаде мне не безразлична. Хотя, если задуматься, например, там, в Багдаде и люди погибли... Всех не пожалеешь, не перечислишь даже имена. Но животных я отмечаю как-то особенно. Мы сами выбираем свой путь, это мы ответственны за свои решения - войну, засилье денег, пустоту и никчемность. Та же собака хотела жить. Мне хотелось написать: "просто хотела", а потом я задумалась, какое это непростое желание.
Вот-вот Америка должна была начать войну с Ираком. Объявили, что сразу после дня всех влюбленных, потом дату перенесли. Война все равно началась.
Был вторник, я возвращалась из Публички, что на Московском проспекте. В этот раз мне не удалось найти и двух строчек о Фальке в Париже (три было бы просто удачей!). Читала про Гончарову и Ларионова, про их небольшую квартиру, в которой всегда царил беспорядок и можно было найти бесценные листы, о том, что единственным из недвижимости, приобретенным ими во Франции, стало место на кладбище. Мне они всегда представлялись образцовой парой, и я восхищалась, как же смогли они, будучи художниками, сильными и непохожими, прожить вместе и не разругаться, не начать оспаривать пальму первенства. А сейчас вдруг задумалась о другом - за долгие годы вместе так и не появилось у них ребенка, всплыли слова Гончаровой из дневника о том, что Миша (Ларионов) давно не заходил, и ей неуютно в одиночестве. Перед глазами возникла фотография Гончаровой - волевое лицо, но старое, сухое...
Уже стемнело. Я подходила к Замку, посмотрела в черноту Кленовой аллеи и... увидела собак. Они жались к стене дома, их маленькие домики разворотили и заложили хозяйственными тюками. Кто-то прятался в картонной коробке. Рабочие, красившие здание днем, ушли, и собаки вновь собрались здесь. И вдруг я испытала, почти физически, своей кожей, всем своим телом их пронзительную, вопиющую бесприютность, испуг и одиночество. Обхватить бы их каким-нибудь волшебным покровом и сотворить чудо, так чтоб им стало тепло и уютно здесь на Земле. Я ринулась в магазин, купила сардельки, поднялось домой, чтоб их почистить, а потом пошла к собакам. Они вышли из-за темного крыльца, выскочила из коробки и тут же отпрянула в сторону собака, оказавшаяся , как я узнала через несколько дней, Дусей. Я давала им сардельки, а они ели, и не знаю, кому больше это надо было - им или мне.
С того дня я начала регулярно навещать их и носить еду. На работе мне стали сообщать, видели или нет моих "подопечных", а начальник спросил: "Маша, это Вы из-за принципиальных соображений, или в секте состоите?" Я лишь промямлила, что просто надо спешить делать добро, вот и все.
В следующий раз я шла к ним со сваренным сердцем с геркулесовой кашей. Подхожу - а собак нет, лишь рабочие красят стену дома. Я робко спросила одного: - А собаки убежали?
- Да, - буркнул он в ответ.
В растерянности, с ведром из-под майонеза, где лежала еда, я повернулась, чтобы уходить. Но тут вдруг увидела женщину в потрепанной одежде, с морщинистым, улыбающимся лицом. - Вы собачек пришли покормить?
- Да, - обрадовалась я - только тут их нет.
- Да, они убежали, боятся рабочих, вот только сейчас хромоножку видела... И она стала называть их по именам, оживленно рассказывать о их судьбе.
- Спасибо Вам, что кормите... Нас тут несколько человек, но не согласованно мы действуем, а у меня ноги болят, я каждый день с Московского проспекта езжу. Это мой крест.
Эта женщина оказалась той самой доброй тетей Тамарой, помогающей собакам уже несколько лет. Я немного опешила от ее словоохотливости, да и волновалась, что опаздываю на работу. Однако прерывать ее рассказ не хотелось, радовало, что кто-то уже давно опекает собак. Когда она сказала: "Ну, ладно, до свидания", я задала ей вопрос, волновавший меня с самого начала:
- А как Вы думаете, из-за празднования 300-летия Петербурга собак не прогонят?
- Да, нет, они тут не мешают. Это сейчас дом реставрируют...
На том и распрощались. Вскоре я тоже стала различать собак и особенно покорила меня Дуся - высокая, стройная, светло-рыжая, с вытянутой мордой, видимо унаследованной от дальнего предка овчарки, ушками на макушке и удивительно красивыми доверчивыми глазами.
Вот так и ходила я - одна и не одна - выглядывала собак и мою Дусю на Кленовой аллее. Моя маленькая племяшка долго не могла понять, почему именно я их кормлю. Она говорила: "Так неправильно. Они сами должны искать еду." А я, как могла, объясняла, что им некого просить и что был некий первый-препервый человек, быть может, друг Адама, кто и бросил первую-препервую собаку, и эти мои знакомые - Дуся, сэр Кент, Рыжик, Лапа и Черныш - все они произошли от той далекой родственницы. Племяшка пыталась сопоставить новую информацию со своими представлениями - мама кормит Шера, она кормит кролика, и, приехав к нам на выходные, несмотря на усталость и начавшуюся любимую передачу про чудаков, поедающих червячков, отправилась вместе со мной кормить собак - я с большим бидоном, она с маленьким ведерком. Я начала звать собак. Стася внимательно прислушивалась, потом стала повторять их имена, и плохо слыша, кричала с неправильным ударением: "Черныш!" Спросила у меня разрешение Дусю называть Дуськой, я разрешила. Тогда она звонко, удивляя прохожих, стала кричать: "Дуська! Дуська!"
Собаки собрались, но ждали, когда я отойду, и лишь после этого подошли к миске. Сначала самая старшая - Лапа, другие стояли на страже, затем остальные и Дуся - последней. Мне всегда хотелось, чтобы Дуся взяла еду именно от меня, но это редко случалось.
Шли дни, их отсчитывал в убывающей последовательности счетчик на Малой Садовой. Я познакомилась с теми, кто подкармливает собак. Обсуждали, что, может быть, лучше собак определить в приют для животных. Я пыталась узнать, сколько это стоит и где находятся подобные приюты. Тамара сообщила, что Лапа беременна и скоро должна уже родить. Я стала следить, чтобы Лапа поела и радовалась, когда она уверенно вытаскивала из миски кусок сердца, а как бегал и ел Черныш - не обращала внимание. Теперь я стала навещать собак по несколько раз на дню - до работы, во время работы, по пути в главное здание, после работы и вечером. Возвращаясь по средам с "Ветеранов", специально делала пересадку на "Технологическом", чтобы выйти на Невском проспекте и пройти мимо собак. Дома каждый день, наверное, надоедая изрядно, сообщала сводку последних собачьих новостей. В одну из сред вечером я увидела только троих - сэра Кента, Рыжика и Дусю. Они встречали меня, хотели есть. По пути к ним я купила сосиски, и теперь стояла и стержнем от ручки пыталась очистить их от обертки. Пока я кидала им еду, вдруг услышала какой-то слабый писк, доносившийся из конурок. Я наклонилась и заглянула туда, а там ... - там шевелилось что-то живое и откуда-то издалека вспыхивал свет Лапиных глаз, а рядом в соседнем отделении, сливаясь с чернотой, с пищащими щенками по бокам, лежал черный Черныш, оказавшийся собакой-мамой. И сейчас всплывает он у меня перед глазами -смешной, бегущий по аллее с косточкой в зубах и почему-то все равно называю я ее Черныш. Я долго стояла там, рядом с ними. Просто стояла. По-моему, даже ни о чем не думала. Просто была рядом...
Иногда погружаешься во что-то одно, зришь в точку, а жизнь устроена по законам шара. Весь твой мир концентрируется вокруг одной страсти, и, очевидно, мир сужается... Другие люди странно смотрят на тебя, а ты в свою очередь дуешься на них за их непонимание. Наверное, тогда меня сложно было представить без этих собак, вне их. Один мой знакомый написал, что у него умер друг, а я в ответ - очень сочувствую, понимаю, и у меня такая беда, с собаками. Он не понял, и, наверное, справедливо, восклицал: "У меня друг умер, а ты тут о каких-то бездомных собаках!"
Следующий день встретил меня объявлением о грядущем празднике Центрального района в ближайшую субботу. Казалось, это не имеет ко мне никакого отношения. Но, выяснилось, имеет... На работе я пыталась понять, какую же давать информацию для посетителей музея в связи с этим треклятым Днем района. Главный вопрос заключался в том, будет ли вход в музей бесплатным. Мнения разошлись - район считал, что да, а администрация музея - нет. В такой ситуации моя деятельность сводилась лишь к роли наблюдателя, принимающего все, как оно есть. Наблюдению мешала какая-то зудящая суета, так что день прошел все равно бестолково. Я не зашла проведать собак. "Кого жалеть, ведь каждый в мире странник"... Действительно, глупо. Но я не могу не грустить. Наверное, это пройдет, со временем...
Назавтра с ведром еды спешила к собакам сквозь густые тени от каштанов на Кленовой аллее. Солнце слепило глаза, и все было как обычно - и каштаны, и машины, и неподвижный Петр, и каркающие вороны, и люди - все, кроме одного - их не было, не было Лапы, Черныша, Хромоного Кента, Дуси и Рыжика... Будок тоже не было. Осталась лишь пустая миска. Я перескакивала с газона на газон, надеясь отыскать собак или встретить тетю Тамару. Потом вернулась на место разорения - вычищенный осиротевший садик без конурок, дом, готовый принять богатого иностранца. Я вышла опять на аллею и вдруг промелькнули Дуся, сэр Кент, Рыжик. Я стала их звать - они шарахались от меня, кормить - убегали, им было не до этого - мясо их больше не интересовало. А я как дура бегала за ними с миской, не зная, что делать. Вороны пикировали и хватали куски мяса, приготовленного мною для собак.
Потом все закружилось перед глазами, мне показалось - падаю. Я остановилась посредине дороги и стала вглядываться в лица уцелевших собак, пытаясь запомнить их. Какая-то сила заставила меня запечатлеть эти образы и передать их куда-то выше, чем моя голова. Мир разомкнулся... День района состоялся. Прочитавшие объявление могли бесплатно ломиться в музей. Кому-то из администрации города пришло в голову возложить цветы к безучастному Петру у Михайловского замка, поэтому-то и провели "зачистку" территории Кленовой аллеи и уничтожили двух ощевнившихся собак. В праздник Центрального района осиротела собачья семья... Конечно, я должна буду согласиться - есть куда более важные вещи, чем судьба бездомных собак. Но все же, что во мне не унимается, и я опять думаю - в мире что-то не так, когда гибнут живые существа - собаки.
Помню: в те дни я носилась с мыслью о собачьем приюте. Разговаривала с Тамарой и другими людьми, принимающих участие в судьбе собак. Были разные варианты, обсуждали, как их транспортировать, какое снотворное давать, какой приют выбрать, а может быть, кто возьмет их на дачу, но как же их разлучить, горемычных. Ни на что не отважились. Наконец, тетя Тамара сказала:
- Они должны перебраться к своему родильному дому у Михайловского дворца. Правда, они знают, что путь перекрыт забором. Но, - я уверенна, - старый вожак Борис из Мраморного дворца придет и покажет им дорогу.
- А дырку-то в заборе я пропилю, - прибавила она, хитро улыбаясь.
Я не знала, как Борис будет объяснять своим сородичам, как пробраться к стенам Михайловского дворца, но предпочитала не задумываться об этом, лучше просто поверить - решила я. С тех пор мы перезванивались с Тамарой регулярно, сообщали, когда и где видели собак, в каком они состоянии. Я не могла оторваться от них - кормила, стояла и разговаривала, фотографировала...
Однажды в очередной холодный весенний день я увидела Дусю и сэра Кента вдвоем. Дуся оторвалась от любовной игры и вдруг пристально посмотрела на меня. Она смотрела именно на меня, как будто узнала и чего-то ждала, что я скажу что-нибудь, а может быть, покормлю. Позже я снова видела их - Дусю, сэра Кента и Рыжика у злополучного дома с вывеской SALE, где им больше нельзя было оставаться. Дуся встала и опять смотрела на меня и чуть приподнимала лапку - махала? А потом сидела и долго глядела мне вслед, а я все оборачивалась через каждый шаг. Мне было не уйти...
В воскресенье шел дождь. Был тихий задумчивый день, специально предназначенный для меланхолии, один из тех дней, когда печалишься, даже если у тебя все хорошо. Никакого повода, чтобы выходить из дома не было, разве что покормить собачек. Они лежали у стены дома, промокли. В картонные коробки, поставленные для них вместо разломанных конурок, они не решались залезать - боялись. Увидев меня, собаки не испугались и поели в моем присутствии. Им предстояла дождливая ночь, а я пошла домой.
В понедельник их не оказалось на привычном месте. Я ходила по Кленовой аллее, но так и не нашла их. На следующий, библиотечный день я специально завернула к Замку. Но снова - никого. Вечером мы созванивались с Тамарой.
- У нас такая беда, - начала она. - Собачек нет.
- Вы думаете, они погибли? - спросила я.
- Будем ждать... - ответила она, а потом добавила:
- Их травят рано утром. Я видела, когда жила здесь, на Малой Садовой...
Бросают отравленную пищу, а потом забирают в машину...
Среда прошла без изменений. И вдруг, в четверг, в семь утра - звонок. Тамара сообщает: "Собаки живы, надо нести им еду."
Они вернулись. Собаки вернулись! Я так обрадовалась, когда их увидела. Еще вчера казалось, что уже все, конец. Но они пришли опять. Интересно, где они пропадали?
Дуся, как всегда, боязливо озираясь ловит кусочки сардельки, которые я кидаю с безопасного, как ей кажется, расстояния. Кент и Рыжик игнорируют. А я довольна - удалось накормить бедолагу Дусю!
***
С того дня собаки стали исчезать на ночь или на день. Мы все гадали, куда они убегают. Я иногда видела Кента, одиноко сидевшего на прежнем месте. Тамара предположила, что они все-таки перебрались к стенам Русского музея, туда где появлялись на свет. В один из выходных мы отправились во двор Этнографического музея ставить для них новые конурки. На входе нас встретил вахтер:
- А вы куда?
- У нас тут собачки родили. Хотели посмотреть, - затараторила Тамара.
- А эти? - кивнул он на меня и моего друга.
- Это мои помощники!
Нас пропустили на удивление легко, несмотря на то, что из наших рюкзаков торчали ножовки. Конурка получилась в японском стиле с открытой верандой, выходящей правда не на озеро, а на гладь монументального торца Михайловского дворца.
Мы строили эти будки и даже не знали, придут ли сюда собаки. Мы просто очень хотели, чтобы собаки были и чтобы у них был дом. Вокруг делали уборку территории, пугали комиссией, возводили заборы и сетки. А мы закрывали крышу будки полиэтиленом, чтобы она не протекла в дождь.
После этого я встречала собак нерегулярно и часто по одиночке. Внезапно появлялся откуда-то сэр Кент, бывало, я заставала Рыжика, свернувшегося на солнце клубком. А вот Дуси все не было. Однажды я засиделась на скамейке на Кленовой алее. Ждала - вдруг увижу своих. Вдруг появился Кент - не уследила откуда. Он выбежал на середину аллеи на газон и стал кататься, долго, самозабвенно, вытягивая три свои здоровые и одну больную лапу. Потом вскочил и перебежал на другую сторону аллеи, сел и протяжно, наперекор всему, завыл. Он звал. Его вой был таким мощным, что даже стая воробьев застыла на мгновенье в воздухе. Спустя некоторое время он встал и заковылял туда, где раньше стояли будки.
Не так просто мне, человеку, любить того, кто не принимает твою любовь. Или вернее - принимает ее, но как-то объективно - любишь, значит несешь в мир добро, любишь, значит счастлив, а такие сентиментальности, как помахать приветливо хвостиком, или лизнуть, говоря: "Я тоже тебя люблю" - это излишне. Таковы были и мои собаки (вот уже я их и назвала - "мои", словно после этого они станут моими). А они как были, так и будут всегда свободными гордыми бродягами. И на меня они смотрят лишь так - "хочешь - люби, не хочешь - не люби, можешь - корми, не можешь - не корми", и лишь мечтают наверное, о том, чтоб я их убить не хотела. И я принимаю их нет, очевидно, не любовь, а скорее правила игры. Я научилась любить их на расстоянии, каждый раз, когда мелькнет знакомый силуэт, сердце мое замирает.
Через несколько дней, пройдя по пропуску в закрытый на реставрацию Михайловский сад, я вдруг замерла - по дворику Этнографического музея промчалось что-то рыжее и такое родное - это была Дуся. Она бежала к тупику двора, к железному ангару, к торцу Михайловского дворца и ... к конурке в японском стиле...
Ограда, разделявшая парадный Михайловский сад от пока еще непарадного двора Этнографического музея, становилась все выше и мощней.
Впереди были празднования по случаю 300-летия Санкт-Петербурга.
